Аналитика  Статьи

В свете раскрытия темы сексуального насилия креативная позиция социальной рекламы может быть оценена как двусмысленная. С одной стороны, она опирается на массовые ожидания людей, то есть на их представления и ассоциации (в целях собственной же эффективности); с другой, - вынуждена апеллировать к мифам и шаблонам восприятия темы, развенчивая их в просветительских целях. И если своей оборотной стороной социальной рекламы (реклама - «демистификатор») вызывает у аудитории удивление и даже шок от неожиданной информации или поворота мысли, то в своем традиционном ключе социальная реклама, напротив, эксплуатирует повседневные образы и мифы (реклама-«мистификатор»).  

Впрочем, сами мифы в свою очередь порождены нечеткой картиной реальности, где домыслов, как правило, больше, чем подлинного знания и реальной статистики. 

В массовом сознании на равных присутствуют образы насильника и жертвы, а также типичные ситуации, в которых они приходят в соприкосновение. При этом общественное мнение старается не воображать самого процесса сексуального насилия, видимо, отгораживая самое себя от стресса и нравственно-психологического шока.       

Насильник. Социальная реклама старается минимизировать образы агрессора. В зарубежной рекламе насильник, если и изображается, что бывает крайне редко, то – почти что всегда сугубо схематически, чаще же он просто «остается за кадром». Массовое же сознание, по вполне естественным причинам, гораздо в большей степени сосредоточено на этой одиозной фигуре, ибо от нее собственно и исходит социальная угроза.  

Главным мифом в прошлом был миф об устрашающей, выделяющейся и преступной внешности насильника. По крайней мере, таковым его рисовал кинематограф и СМИ. Это заблуждение вредно в особенности для детей: дети заранее ждут зловещих признаков и могут так и не дождаться, пока насильник не перейдет к действиям. Наблюдения экспертов-криминалистов за поведением агрессоров показывают, что они неприметны и очень хорошие психологи, знают, как войти в доверие к неопытному и наивному ребенку.  

Впрочем, сегодня ситуация с массовым образом насильника не так проста. Кинематографические стереотипы отошли в прошлое. Фокус-группы показывают, что водораздел в восприятии лежит, скорее, в сфере человеческого навыка «распознать» зло: зло само по себе может быть приметным или неприметным. И это различие делит обычных россиян на тех, кто полагает, что «собирательный портрет» агрессора возможен, и тех, кто придерживается обратного.  

Первые сегодня уже очень далеки от мифа об устрашающе-преступной внешности насильника, более того, они готовы признать его непримечательность по всем внешним признакам. Но им все еще свойственно мифологическое восприятие агрессора. Только нынешний миф, широко разделяемый в современном обществе, - это миф о глазах насильника. «Бегающие» глаза или, что, пожалуй, точнее – «бегающий взгляд» - вот что объединяет всех насильников. В соответствии с этим новым мифом, именно взгляд отражает душу педофила («…он не так смотрит, как обычный человек»). Многие мужчины и женщины склонны верить в то, что во взгляде насильника (потенциального агрессора) вовсе не обязательно должны читаться злость, злоба, неудовлетворенность, неспокойствие, противоестественность, как думали люди раньше.  

У него - просто «бегающий взгляд» («пожалуй, что обобщало бы их, - это глаза, наверное,… это нечестные глаза, бегающие, которые стесняются смотреть прямо в глаза собеседнику»). Такое представление сконструировано телевидением, которое все чаще показывает педофилов в своих криминальных сводках, по крайней мере, именно на телевидение ссылаются многие участники фокус-групп, когда рассуждают о собирательном портрете педофила. 

И все же можно сказать, что сегодня в обществе преобладают люди, которые отказывают насильникам в собирательном образе. А значит, они сами избавились от шаблонов в конструировании агрессоров («Они абсолютно все разные – от бомжа какого-то до рафинированного аристократа»). Согласно этому массовому взгляду, у педофилов налицо все признаки обычности, не вызывающие никаких подозрений со стороны окружающих, правда, действуют они очень «незаметно», хорошие актеры, вежливы, общительны, легко входят в доверие к ребенку.   

Словом, сегодня социальной рекламе уже нет смысла бороться с «ветряными мельницами» старых мифов относительно внешнего вида насильников (мифы отпали сами по себе). Рекламе куда важнее сделать «общественную прививку» о психологической сложности актуальной ситуации (ведь, «…в жизни они все очень вежливы, и если даже ты встретишься с ним, никогда даже и не подумаешь про него…»): педофила можно выразить словами, но практически невозможно – рисунками, символами, образами.        

Жертва. У многих россиян тема «детей-жертв» сексуального насилия не актуализирована в сознании. А поэтому весьма трудно установить ярко выраженные стереотипы или шаблоны массового сознания на эту тему. Люди обычно по этому поводу имеют «свою» точку зрения, в чем-то они совпадают друг с другом, но разброс мнений настолько велик, что, как выразился один из участников фокус-групп, «это может случиться с каждым ребенком, невозможно сказать, с каким больше, с каким меньше…».  

Портреты ребенка-жертвы в большей степени, чем все остальные темы, зависят от того, в какой аудитории они обсуждаются. И мужчины, и женщины полагают, что маньяки-педофилы – неплохие психологи и достаточно легко распознают в ребенке виктимность. Однако они же полагают, что маниакальных стереотипов настолько много, что говорить о каком-то едином портрете ребенка-жертвы достаточно сложно. И, тем не менее, обычно и мужчины и женщины говорят, прежде всего, о портрете Девочки-жертвы.  

·         Женщины, как правило, распределяются между двумя группами мнений. Для одной группы характерен акцент на красоте и внешней привлекательности ребенка. «Ухоженная девочка, с длинными красивыми волосами», «яркая не по годам», пользуется косметикой. Этому портрету контрастирует прямо противоположный стереотип: ребенок не должен быть привлекательным, скорее, это «серенькая невзрачная мышка», девочка без макияжа, «на ней немодная одежда, взгляд опущен вниз», «неуверенная в себе», в ней читается незащищенность и обреченность. Женщины старших возрастов в большей степени полагают, что именно такой образ является высоко виктимным и больше привлекает внимание маньяка-агрессора.  

·         В мужской аудитории, что вполне естественно, преобладает представление о том, что более привлекательна для педофила красивая, ухоженная, приятная, опрятно одетая девочка («оторвы… они мало привлекательны…»). Эта красота, по мнению одних мужчин, может быть «ангельской, чистой… такие часто в церкви молятся». По мнению других же, это - девочки 10-12-летнего возраста нарочитого поведения, которые хотят «выглядеть постарше» и любыми путями привлекают к себе внимание.  

Ситуации. Ситуации сексуальной агрессии можно отнести к высоко актуализированным темам общественного дискурса, правда с одной лишь оговоркой – дискурс этот бессистемный и слабо поддающийся классификации. Среднестатистический россиянин спонтанно, а, скорее, просто по-наитию рассуждает на тему, какие ситуации столкновения жертвы и насильника более, а какие менее способствуют насилию. Парк, лифт, темная аллея, дом, гостиница, школа, юношеская организация и т.д. – все перемешано и не выстраивается в единый рейтинг.  

Для формирования кампании по предотвращению и профилактике важнее различать ситуации относительно правдоподобные и менее правдоподобные с точки зрения потенциального зрителя (адресата рекламы). К числу первых рядовые россияне уверенно относят парки и площадки, околошкольное пространство, улицы и лифты. То есть это преимущественно – открытые и трудно контролируемые родителями и правоохранительными органами (особенно с наступлением темноты) пространства небезопасного нахождения ребенка. Здесь агрессор – насильник-маньяк.  

Школы и прочие детские организации также способствуют проявлению насилия, но уже по причине полной отдаленности от какого-либо внешнего контроля. И здесь агрессор – хорошо знакомый воспитатель, наставник, педагог, использующий свое властное положение или сумевший создать высоко доверительные отношения с детьми.  

Дома, квартиры, гостиницы, если речь не идет о «притонах» с подростковой проституцией, пока еще воспринимаются как менее «правдоподобные» ситуации. Общественному сознанию, по всей видимости, очень сложно свыкнуться с мыслью о том, что дети чаще всего испытывают сексуальное насилие от очень близких, а порой и просто родственных, людей.   

В любом случае, жертва и ситуации насилия конструируются массовым сознанием по принципу высокой/низкой виктимности, что вообще делает социальную проблему виктимности наиболее приоритетным предметом кампании по предотвращению и профилактике сексуального насилия в отношении детей.   

Виктимность детей и подростков очень сложно определяется в социальных науках. С одной стороны, это – личностные свойства человека, способствующие тому, чтобы стать жертвой сексуального преступления. С другой, - это ролевые особенности обстоятельств места и времени, когда сама ситуация как бы «подталкивает» ребенка в ситуацию жертвы.  

И если эксперты не располагают крепкой научной основой для определения виктимности ребенка, то в массовом сознании мы имеем дело с нагромождением представлений и мнений, которые, тем не менее, укладываются в более или менее системную картинку.      

Как показывают фокус-группы, в рассуждениях россиян отчетливо проявлено представление о «более доступных» и «менее доступных» детях. О «менее доступных» они, как правило, не говорят, видимо, полагая, что это само собою разумеющееся  представление о нормальном воспитании в нормальной семье.  

На моделях большей уязвимости сосредоточено основное внимание россиян. Ниже перечисленные факторы повышенного риска/большей уязвимости детей-жертв сексуального насилия приведены в порядке убывания степени их значимости для рассуждающих, однако распространять эту иерархию на всю генеральную совокупность российских граждан представляется некорректным в силу качественных особенностей исследовательской техники фокус-групп.  

·         Дети из проблемных семей и детских домов. Некоторые россияне этих детей считают группой наибольшего риска, мотивируя тем, что дети в этих семьях «видят жизнь и сами ее изучают»; словом, - осваивают на собственном опыте проб и ошибок. Здесь на передний план выносится противоестественно раннее взросление ребенка со всеми вытекающими из него последствиями. «…Открытая агрессия, когда ребенка избили и выгнали из дома, он просто спасется бегством от пьяных родителей… »  

·         Дети с психологической акцентуацией. У этих детей социальный фон вполне нормальный, однако их психические особенности способствуют повышению их виктимности – скромность, робость, боязнь отказать взрослому, слепое доверие взрослому человеку, неуверенность, любопытность и т.д. и т.п. «Есть дети, к ним не подступишься, психологическая же неуверенность ребенка дает уверенность человеку взрослому». Многие россияне полагают, что сексуальные маньяки чаще всего обращают внимание именно на таких детей.   

·         Дети, у кого «меньше общего взаимопонимания с родителям». В данном случае речь идет об обычных семьях, внутри которых ослаблено доверие между родителями и детьми, чрезвычайно ослаблено внимание родителей к детям, и дети предоставлены самим себе в большей степени, чем это соответствует их возрасту.  

·         Дети из высоко обеспеченных семей. Смысл этого заключается в том, что в таких семьях дети до определенного возраста проживают в «башне из слоновой кости», будучи полностью изолированными от внешнего мира. Но наступает момент, когда они выходят в самостоятельную жизнь, и совершенно к ней не подготовлены. Эти дети виктимны не в силу своей неуверенности, а, наоборот, – в силу чрезмерной самоуверенности в себе и своих силах.  

Относительно рисков виктимности в массовом сознании существует известная путаница, хотя и обнаруживаются в нем три основных кластера рисков: (а) что ищет «охотник»? (б) насколько коммуникативна потенциальная жертва? (в) насколько внешний облик жертвы соответствует ожиданиям «охотника»?  

Поскольку большинству россиян характерна убежденность в том, что педофилия является болезненным состоянием психики, постольку они и считают, что потребности педофила могут быть разными. Причем речь идет не только о чистой физиологической потребности, но и о ее психологическом сопровождении, предсказать которое очень сложно. «Охотник» может быть мотивирован самыми неожиданными, с точки зрения нормального человека, особенностями ребенка («он из всей толпы может наметить свою жертву»).  

А это значит, по мнению респондентов, что в зону риска попадают дети с характерными внешними особенностями, как то гиперактивность, привлекательность, необычная одежда, жизнерадостность, высокая общительность («В ребенке должно быть что-то особенное, чтобы привлечь внимание недобропорядочного человека…»). Большинство участников фокус-групп среди этих рисков выделяют коммуникативность и притягательность внешнего облика ребенка.  

Понятие «коммуникативный ребенок» в рассуждениях людей встречается достаточно часто. Более того, для многих очевидно, что именно коммуникативность – главный риск виктимности. Они полагают, что в детском возрасте внешность не имеет особого значения: все дети по-своему симпатичны. «Если ребенок общительный, наоборот, может это даже и хуже всего. Очень сложно объяснить ему что-то. Как не объясняй, все равно дверь откроет, как не объясняй, все равно пойдет общаться с кем-то. Он обязательно или с компанией убежит или…». Коммуникативность рискованна и для маленьких детей и для подростков, особенно, для девушек 13-15 лет, которые легко идут на контакт со взрослыми.   

Большинство участников фокус-групп не считают, что внешний блик ребенка (прежде всего, его привлекательность) напрямую повышает риски виктимности (тут они больше готовы отдать предпочтение социальным и психологических факторам, а не просто симпатичности жертвы). И все же для них привлекательность ребенка (во внешности и в поведении), особенно «выделяющаяся» привлекательность, составляет серьезный фоновый риск («синдром Лолиты»). В дискуссиях они не прошли мимо «ангельского личика», «ранней девичьей красоты и сексуальности», «созревающего тела», «женоподобного мальчика» и т.п.  

Сексуальное насилие по отношению к детям в России мало чем отличается от ситуации в других более или менее развитых странах. Повсеместный рост этого явления, как показывают исследования, никак не связан ни с падением общественных нравов, ни с духовным кризисом, ни с трудно удерживаемым ростом преступности. Такое сексуальное насилие, по мнению экспертов, есть по своей природе глубокое культурно-психологическое явление, всегда существовавшее в мировой истории, и с которым человечество многие тысячелетия безуспешно борется.  

На самом деле сексуальное насилие над детьми было всегда, уже древнейшие законодательства пытались положить ему конец путем высоких денежных штрафов и иных наказаний. А некоторые действия, которые мы сегодня строго осуждаем, в прошлом вообще не принимались всерьез. Сексуальные покушения на детей и подростков, пусть даже морально и юридически всегда строго осуждались и по-прежнему осуждаются, но они все равно статистически очень часты и, пожалуй, только растут. 

Однако сегодняшняя ситуация отличается тем, что современное общество перестает считать детей «получеловеками» или просто людьми с ограниченными (по сравнению с взрослыми) правами. И в партнерстве с государствами общества вступают на путь полноценной и систематической защиты прав детей, выравнивания их гражданского статуса со взрослыми, и, прежде всего, в плане предотвращения и профилактики любых форм насилия по отношению к детям – сексуального, физического, социального, нравственного, психологического.     

Эту борьбу за защиту прав ребенка ведут национальные государства, международные учреждения, такие как Совет Европы, ООН и ЮНИСЕФ, благотворительные организации и даже просто частные лица. Профилактика и предотвращение сексуального насилия над детьми осуществляется богатым набором доступных и легальных инструментов, но именно социальной рекламе отведена ведущая роль.            

Уже прошло более двух десятилетий, как в мире началась глобальная информационно-просветительская кампания по защите прав детей и охране детства. При этом не все страны идут вровень. Многое зависит от того, когда и с каким культурным багажом та или иная страна присоединилась к этой кампании. Россия в известном смысле несколько отстает на этом пути. Но и в ней эта информационно-просветительская кампания постепенно обретает искомые очертания, хотя многое еще предстоит прояснить и сделать. В частности:   

Ø     По целям, задачам и миссии. Именуя кампанию информационной, прежде всего, имеется в виду:  

o      информирование граждан о распространении в обществе самого явления сексуального насилия над детьми,  

o      осведомление о его подлинных масштабах и формах проявления,  

o      разрушение бытующих мифов о сексуальном насилии над детьми,  

o      формирование в обществе нравственной атмосферы отвращения и неприязни в отношении какого-либо насилия над детьми,  

o      создание основ для социального сотрудничества в борьбе с сексуальным насилием над детьми, включая все виды частно-государственного партнерства (благотворительных организаций, педагогического сообщества, законодателей всех уровней, исполнительной власти, правоохранительных институтов и просто родителей).  

Гораздо сложнее описать миссию общественного просвещения в данном контексте. Очевидно, что современные люди гораздо больше «в теме», чем все их исторические предшественники; разумеется, куда больше сдержаны в своем сексуальном поведении, и неизмеримо лучше осведомлены о правовых и социальных последствиях своих поступков и о том, какой порой неизлечимой травмой - на всю жизнь! – оборачивается насилие для жертвы. Под «просвещением» в данном контексте необходимо понимать следующие общественные установки и вопросы, ими порожденные:  

o      укрепление норм и ценностей родительства без обращения к насилию (каким образом исключить насилие из мира детства?), 

o      воспитание сбалансированного доверия между взрослыми и детьми (как исключить тотальное недоверие, с одной стороны, и безоговорочное доверие ребенка к взрослому, - с другой?) 

o      формирование «здоровой» общественной атмосферы, не приемлющей насилия над детьми (каким образом предотвратить насилие, не оборачивая кампанию в «борьбу детей против взрослых»?) 

o      создание «институтов доверия», призванных помогать детям в спасении от насилия и в деле обретении ими их законных прав (каким образом готовить ребенка с малолетства к рискам небезопасного детства и, наконец, как вести профилактику виктимности детей среди самих же детей?)       

Ø     По направленности и адресности. Информационно-просветитель-ская кампания пока обращена преимущественно к «миру взрослых», что вполне обосновано, поскольку от их солидаристической позиции зависят какие-либо перемены в лучшую сторону. Но очевидно, что она неизбежно должна будет включить в число своих адресатов и детей, причем детей разного возраста. Среди экспертов нет согласия относительно того, насколько прямой и откровенной может быть коммуникация с детьми. Тем более нет этого согласия среди взрослых. Люди старших возрастов вообще считают, что такие слова как «изнасилование» и «педофил» относится к числу табуированных в общем употреблении, не говоря уж о том, как разъяснить само явление «сексуальное насилие» ребенку дошкольного или раннего школьного возраста. Возрастные психологи также не считают возможным снижение возрастной планки в посвящении детей в природу интимных отношений. Впрочем, очевидно также и то, что целомудренный и непросвещенный ребенок быстрее и проще становится жертвой сексуального домогательства. Возможно ли нахождение в этом вопросе «золотой середины», компромисса, устраивающего диаметрально противоположные стороны дискурса? Искомый компромисс предстоит обнаружить именно социальной рекламе, которая языком и символами «мира детства» создает образы угрозы, травмы, безопасности, помощи, надежды – понятные и открытые как для взрослых, так и для детей.      

Ø     По инструментам и средствам воздействия. Информационно-просветительская кампания средствами социальной рекламы апеллирует не только к разуму, но и первым долгом к чувствам, и поэтому может включать в себя большое разнообразие инструментов – телеролики, плакаты, открытки, постеры, разные акции и т.д. Логика любого из этих инструментов – проста: спровоцировать общественное сознание на удивление, а через него - к мобилизации. Общественное настроение нетерпимости и небезразличия складывается не только в результате информированности (осведомленности) людей, а, прежде всего, в результате глубокого шока, спровоцированного рекламой удивления (возмущения, гнева, потрясения от увиденного и услышанного, персональной боли, вызванной от воображения или представления того, как это могло случиться). Социальная реклама своими инструментами создает массовое психологическое настроение неприязни, сопутствующее физиологическим ощущением грязи и мерзости, тревоги и глубокого беспокойства. Очевидно, что одного нравственного осуждения недостаточно, необходимо подчас «телесное» неприятие, которое подвигнет мир взрослых к переоценке своего взгляда и установок в отношении мира детства. Накоплен большой зарубежный опыт такой действенной рекламы, наша отечественная социальная реклама лишь приступает к созданию собственных, отечественных образцов.  

Ø     По налаживанию партнерства. В основании кампании, разумеется, лежит идея солидарности, сплоченности действий. В одиночку с этой проблемой не справиться ни родителям, ни государству со всей мощью его правоохранительной системы. Солидаристическое понимание безопасности детей, солидаристически разделяемые смыслы «перезагрузки» родительства, общественный контроль за деятельностью образовательных и воспитательных учреждений и многое другое – все это может быть сформировано именно социальной рекламой. Она предлагает обществу единый язык обсуждения проблемы, единые критерии оценки общей ситуации и конкретных случаев, единые ориентиры выработки государственной программы по предотвращению и профилактике сексуального насилия в отношении детей. Это солидаристическое единство отрабатывается аналитиками и креативщиками (рекламистами) совместно с профильными экспертами (психологи, педагоги, сексологи) и, конечно же, с пограничными специалистами (методологи и социологи), позволяющими включить в общий дискурс ценности, представления и даже «прямую речь» общественного мнения взрослых и детей.   

Ø     По мониторингу эффективности. Важнейшей составляющей такой кампании является ее постоянный мониторинг, без обратной связи она теряет внутренние и внешние ориентиры развития. Малоэффективная реклама (по содержанию, по выразительности, по адресности – не суть важно) уводит кампанию по предотвращению и профилактике сексуального насилия над детьми в сторону, а порой и заводит ее в тупик. На каждом этапе реализации программы её Стратегам необходимо точно знать, насколько она понятна и доступна, внятна и прозрачна, последовательна и действенна для всех адресных групп, начиная от общественного мнения и заканчивая государственными институтами и лицами, принимающими решения. Мониторинг позволит всей кампании развиваться не «в темноте» и не «на ощупь», а с четким представлением о своей эффективности и системности.